— Я тоже, ой-ёй-ёй, — сказала Цири, рысью объезжая двуколку торговца. — Поедем галопом, хорошо?
Всюду, насколько хватало глаз, виднелись бобриные зарубки, кучки надкусанных веток, поваленные и обглоданные стволы, омываемые медленным течением. «Ну и бобров же тут, — подумал поэт, — невероятное богатство. И неудивительно. Никто не беспокоит чертовых древоточцев. Сюда не заходят ни бандиты, ни ловчие, ни бортники, даже вездесущие трапперы не устанавливают здесь силков. А те, которые пытались, получали стрелу в горло, и раки обгладывали их в прибрежном иле. А я, идиот, лезу сюда по доброй воле, сюда, на Ленточку, в реку, затянутую трупной вонью, которую не перебивает даже запах аира и мяты…»
Единорог дико заржал и попытался вскочить, опираясь на передние ноги. Рука Цири поднялась сама, пальцы сложились в знак, губы сами выкрикнули заклинание. Из пальцев выплыла светящаяся, колеблющаяся ясность. Огонь загудел языками пламени.
— Ты понял, — немного помолчав, сказал Вильгефорц. — И, вероятно, понимал всегда. А значит, поймешь и то, что только когда умрут и исчезнут понятия воли и подчинения, приказа и послушания, хозяина и подчиненного, будет достигнуто единение. Общность, слияние в единое целое. Взаимопроникновение. А когда такое наступит, смерть перестанет что-либо значить. Там, в банкетной зале, присутствует Йан Беккер, который был водой, брызнувшей из камня. Говорить, что Беккер умер, все равно что утверждать, будто умерла вода. Взгляни на это полотно.
На всех бандитах были медальоны с реданским орлом.
Спустя несколько недель, уже исцеленный стараниями дриад и водой Брокилона, Геральт пытался сообразить, какую ошибку совершил во время боя. И пришел к выводу, что во время боя он не совершил никакой. Единственную ошибку он совершил перед боем. Следовало бежать еще до того, как бой начался.