— Ничего ты не должен! Ничего ты не можешь! Держись, не поддавайся… Не теряй сознания… Не умирай, пожалуйста…
— Открываю, открываю! — крикнул Кодрингер, отодвигая засов, потом повернулся к мяукающему коту: — Да сиди ты тихо, чудо в перьях…
Йеннифэр. Ее губы разбиты, кровоточат, на руках и ногах оковы, тяжкие цепи прикреплены к мокрым и грязным стенам узилища. Вопят толпящиеся вокруг эшафота люди, поэт Лютик кладет голову на плаху, над ним сверкает острие палаческого топора. Собравшиеся под эшафотом оборванцы разворачивают тряпки, чтобы собрать кровь… Гул толпы заглушает удар, от которого сотрясается помост…
Она почувствовала страшную слабость и сонливость, которую не снимал даже сотрясающий ее холод. «Не усну, — решила она. — Мне нельзя засыпать… Мне нельзя…»
Она высосала все яйца, да так и осталась стоять на четвереньках, липкая, грязная, вся в песке, со свисающим с губ клейким содержимым, лихорадочно копаясь в песке и издавая нечеловеческие звуки.
— Как обычно, — фыркнул Джианкарди. — А если он все-таки узнает об этом?