– Вы, стало быть, странствуете, господин Жиль Блас…
Бернхотт оприходовал своего, Амара взяла на себя сразу двух, ей помог Шутейник. Меньше чем за минуту мы разделались с владельцами баркаса, оставив за собой кучку стонущих ряс. Мельком я похвалил себя: вжился-таки в мир Санкструма на полную, уже и не раздумываю – сразу бью, куда нужно, и не тороплюсь идти туда, куда пошлют.
В отдельном закутке сидел сам Бантруо, у него был кабинет с зарешеченным окошком вровень с булыжниками мостовой, стол с кипами бумаг, и даже мусорная корзина, и стены, залепленные старыми выпусками газет. Здесь он принимал разносчиков сплетен и, если сплетен было маловато, придумывал интересные истории сам.
Я ожидал, что в печатне окажется Амара, Бернхотт или Литон – но, увы, там были только работники редакции и крикливый владелец-редактор. И никто из моих друзей сюда не наведывался. Пропали они, видимо, в Лесу Костей, или закрутил их вихрь войны между фракциями Коронного совета… И от этого незнания, как они, что с ними, я ощущал себя крайне хреново. Я привязался к ним, а кое к кому, признаюсь честно, более чем привязался… И, пожалуй, мне уже плевать было на выбитые зубы и иссеченное оспинами лицо…
– Ты стоишь на них… Все всосала земля… Все, что не растащили люди… все ушло в землю и растворилось… стало Эльфийской тоской… мертво-жизнью… Иди, Торнхелл… убирайся… Прочь, прочь!
Болезни – бич темных веков, особенно те, что нельзя вылечить без антибиотиков или предупредить вакцинацией, до которой еще много сотен лет. На лице Амары Тани молотила горох банда чертей. Оспа. Но если не брать в расчет рытвины на щеках и скулах, лицо ее было достаточно миловидно и лишено грубости – с высоким лбом, блестящими серыми глазами и губами, чувственность которых не требовалось подчеркивать с помощью яркой помады. Короткая по местным меркам стрижка – всего лишь до плеч, волосы оттенка спелой пшеницы, золотистые, густые. Возраст – около тридцати, плюс-минус два года.