Я чуть не расхохотался. Нет, люди барона не глупы, они до того напуганы запретами Ренквиста, что даже не стали трогать обломки лютни – это же музыкальный инструмент, излишество, но принадлежит он иностранцу, с которым велели обращаться гуманно – покамест… Оружие изъяли, а что делать с обломками лютни – не поняли и оставили их гаеру: не спрашивать же о такой мелочи самого барона? Еще, чего доброго, накажет.
Отлично! Впрочем, я подозреваю, что вкус любого пива в этом мире таков, словно в нем свинью купали.
– Вы, стало быть, странствуете, господин Жиль Блас…
Бернхотт оприходовал своего, Амара взяла на себя сразу двух, ей помог Шутейник. Меньше чем за минуту мы разделались с владельцами баркаса, оставив за собой кучку стонущих ряс. Мельком я похвалил себя: вжился-таки в мир Санкструма на полную, уже и не раздумываю – сразу бью, куда нужно, и не тороплюсь идти туда, куда пошлют.
В отдельном закутке сидел сам Бантруо, у него был кабинет с зарешеченным окошком вровень с булыжниками мостовой, стол с кипами бумаг, и даже мусорная корзина, и стены, залепленные старыми выпусками газет. Здесь он принимал разносчиков сплетен и, если сплетен было маловато, придумывал интересные истории сам.
Я ожидал, что в печатне окажется Амара, Бернхотт или Литон – но, увы, там были только работники редакции и крикливый владелец-редактор. И никто из моих друзей сюда не наведывался. Пропали они, видимо, в Лесу Костей, или закрутил их вихрь войны между фракциями Коронного совета… И от этого незнания, как они, что с ними, я ощущал себя крайне хреново. Я привязался к ним, а кое к кому, признаюсь честно, более чем привязался… И, пожалуй, мне уже плевать было на выбитые зубы и иссеченное оспинами лицо…