На круче остановились передохнуть – буквально на несколько мгновений.
– Ну спасибочки вам, мастер Волк! Да только мою девочку никто не заменит. Первая лютня – как первая женщина: помнить будешь всегда!
Я вдруг понял, осознал с необычайной ясностью, что под боком у Норатора имеется вполне себе сложившийся царек с маниакальными наклонностями, и мне – да-да, именно мне! – придется разобраться с ним в ближайшее время.
– Он сказал, что над тобой вьется проклятие и тебя скоро убьют, и даже если ты останешься жив, прольется немало крови. Он посоветовал мне тебя оставить, если я хочу жить. Да, и он подтвердил – ты крейн.
Амара кричала, чтобы я не боялся снега. Я его и не боюсь. Мне просто страшно. Страшно вообще, по факту. Мне как-то скучно помирать в промозглом лесу, в поганом одиночестве, уж лучше пусть меня зарубят дворяне.
Бернхотт обнажил меч и принялся ковырять заклепки кандалов брата Литона; тот ответил словами благодарности, хотя особого смирения не выказывал. Щеки его были мохнаты, видно, что, пока держали в цепях, он не мог бриться, ну а братья-надсмотрщики не оказали ему сей любезности. Пока мы отгребали от покойников, Литон успел рассказать, что является смиренным еретиком, коего за прегрешения везут в Норатор, в курию Ашара, к самому его превосходительству, его святости кардиналу Омеди Бейдару.