Я прошел подворотню насквозь и, смирив нервный шаг, выбрел на улицу, где, изобразив пьяного, словил за рукав какого-то парня в коричневой рабочей блузе.
Я медленно извлек из ножен иссиня-стальной клинок. Повертел увесистую железяку, сделал несколько выпадов, впрочем, осторожно, чтобы не зацепить потолок и мебель. Поиграл острием в воздухе. Кажется… Кажется, кое-что я умею. И не железяка это уже – осиное жало. Пчела, раз укусив, оставляет жало в ране противника и умирает, а оса… Вот этой самой осой я вдруг себя ощутил.
Амара, Шутейник или Бернхотт с Литоном умеют ориентироваться по солнцу и луне, как и все люди Средневековья, но я-то в этом полный профан, я житель метрополии двадцать первого века, у меня совершенно отсутствует понимание, как именно нужно это делать.
– Может быть, остальные так же… ждут нас у опушки? – предположил я. – Давай разойдемся в разные стороны… Ненадолго – на полчаса, может, и будем их звать. Потом снова сойдемся…
Амара, идя сбоку повозки, высказалась в том смысле, чтобы Шутейник не слишком дырявил шкуры, дескать, раны волов на таком солнце загниют, в них заведутся черви, и затем придется расстаться со скотиной, ибо лечить ее негде.
Я поймал себя на том, что бегу следом за младенческим плачем, петляю среди деревьев.