Конечно, догадки на эту тему у меня имеются, но хочется узнать, так сказать, из первых рук.
– Слушай, ну не заводись ты, – примирительно басит Кольцо. – Мы ж не сволочи какие, все понимаем, компенсируем…
Входим в полутемный холл первого этажа. В классах и коридорах, уверен, сейчас светло – окна тут большие, а вот в холле окон мало, поэтому темновато. Отсутствие стекол в рамах и входной двери сказалось: на стенах здоровенные пузыри отошедшей краски, с потолка свисают лохмотья грязно-серой штукатурки, повсюду плесень, а кое-где, ко входу поближе, уже и мох в рост попер прямо на потрескавшейся кафельной плитке пола. На стене рядом с дверью, на которой еще сохранилась темно-бордовая табличка с тусклыми золотистыми буквами «Директор школы», криво висит большой прямоугольник разбухшей и расслоившейся толстой фанеры. Пары букв не хватает, отклеились и валяются теперь среди прочего мусора на полу, но читается легко: «Расписание уроков». Под ногами хрустят мелкие осколки кафеля и стеклянное крошево. Судя по тому, как все выглядит, люди здесь не бывали уже несколько лет.
– Татаринов Александр, он же Франт, – это вы?
– Где он сейчас, тот лагер? – глубокомысленно бормочу себе под нос я и громким щелчком пальцев привлекаю внимание официантки. – Лапуль, сообрази и мне пару светлого и пожевать… Что у вас там с олениной?
– Ну, тогда – ни пуха, – от души желает Боровков.