«Качается, но не тонет», — вспомнил Моратти древний девиз Парижа. Еще того Парижа, который без «Эль-».
— Пусть привыкает к порядку, гнида! — Еще один удар. — Нам из-за него выговор влепят.
Слова старой песни тихо шелестели по опустевшему особняку. Из комнаты в комнату, отталкиваясь от деревянных панелей стен, прыгая с этажа на этаж по скрипучим ступеням лестницы, спускаясь в подвал и поднимаясь на чердак. Слова старой песни были повсюду. Они ласкали загрустивший дом, утешали его, пытались объяснить, что…
— Я гражданин Анклава Москва. Мои документы…
Этот приказ немного не соответствовал предыдущим планам, однако спорить Мишенька не стал — Кауфману виднее.
— Потому что все, что случится здесь, и все, что случится потом, — это твое. И только твое. Потому что они не могут нести знамя, а стоять рядом не хотят — этот уровень они давно переросли. — Щеглов помолчал. — А еще они боятся помешать тебе.