– Ну, начнем с того, что репрессии были вполне законными, – ответил я, – другое дело, что сами законы были, мягко говоря, суровыми. Это было время «ежовщины», между разоблачением заговора Тухачевского и осуждением самого Ежова. На волне борьбы с заговорщиками НКВД попробовало поставить себя над государством. К тому же власти на местах всячески старались показать свое рвение и требовали увеличить лимиты на расстрельные приговоры. Кстати, при этом особо отличился первый секретарь Московского обкома ВКП(б). В архивах сохранился документ, в котором Хрущев требует увеличить ему лимиты на расстрелы. Приговоры выносила «тройка», состоящая из первого секретаря обкома, главы облНКВД и секретаря суда. Были установлены лимиты – сколько человек можно осудить по первой категории (расстрел), и второй категории (10 лет). В сумме изначально было около 250 тысяч человек по первой и 450 тысяч человек по второй категориям – всего на весь СССР. А Хрущеву было этого мало, и он просил увеличить выделенные Москве лимиты по первой категории. Рукой Сталина на этом прошении написано: «Уймись, дурак!» Кроме того, есть вещь, о которой помалкивают все правозащитники – ни один человек не мог быть осужден без санкции его непосредственного начальника, а ведь будущие высокопоставленные жертвы репрессий сами давали такие санкции пачками.