— У помещика свово хоромы ночью запалил… Сам, и чады его с домочадцами, аще на конюшне семь лошадей, да иная живность без счета!.. Тиун на него показал, и другие видоки то подтвердили.
Отслеживая перемещения родственных Узоров (чему повязка на глазах только помогала), Дмитрий мог в любой момент поймать и брата, и сестру, но зачем? Куда лучше нежиться в изливаемом на него потоке эмоций и чувствовать, как душа буквально воспаряет на седьмое небо. От столь долгожданного, вымученного, выстраданного и оттого воистину драгоценнейшего семейного счастья…
— Ты пообмысли, Филька. Ежели все сладится — племяшка ведь до конца дней своих под государевой рукой, да как сыр в масле!.. И вот еще что. Указано мне не мешкая подыскать человека надежного, себе в подручники.
Второй летний месяц года семь тысяч шестьдесят девятого от Сотворения мира начался с теплого и чистого дождя. Хляби небесные разверзлись еще до рассвета, и теплый дождь, дробно зашелестев тяжелыми струями по крышам, основательно прошелся по дорогам и улочкам, прибив на них пыль (не доводя, впрочем, дело до непролазной грязи). Омыл чистейшей влагой купола и кресты многочисленных московских церквей, а поздним утром отправился дальше, оставив после себя быстро высыхающие мутные ручейки и удивительно вкусный и свежий воздух. Лучи яркого июльского солнышка заблистали, отражаясь и дробясь в остатках луж и зелени деревьев, как-то разом расцвела новыми красками жизнь…
Ухмыляющиеся каты подхватили бледного как сама смерть Елпидия, уложили на широкую доску животом вниз, привязали-сковали толстыми сыромятными ремнями и отошли в сторонку. Подошедший царевич чуть пригнулся, ловя взгляд восемнадцатилетнего купеческого сына.
Из рукава вышитого золотой нитью кафтана на свет появился сложенный в несколько раз листок бумаги и лег рядом с кипарисовым крестом.