Я смутно припоминала, как он рассказывал про это. Но тогда речь шла о допросе в Легионе, и мое положение как бы несовершеннолетней меня вполне устраивало. Теперь же оно мне мешало. Мои пальцы, перебиравшие короткие волосы на его затылке, напряженно замерли. Я снова заглянула в его глаза, но не увидела там ни сомнений, ни желания отступить назад, снова сделать вид, что ничего не произошло.
Выбор блюд я доверила папе и почти не вслушивалась в его разговор с легионером. Услышала только, что поначалу Ротт, вопреки обещаниям, не столько рассказывал, сколько спрашивал. Знает ли папа о том, почему монархисты выбрали меня своей целью? Случались ли покушения или странные события раньше? Папа не стал раскрывать ему всех карт, только сообщил, что в свое время он покинул магический мир, опасаясь за свою жизнь. Он дал понять, что я могу быть мишенью по его вине, но даже не стал уточнять, что имел отношение к Легиону.
— И мать тоже, — тут же снова оживилась я, вспомнив, как Норман рассказывал об этом. — Массовая казнь, о которой вы говорите… Разве это не была казнь сообщников регента? Он наказывал тех, кто убил его семью.
Он говорил и говорил, как всегда присев на краешек своего стола и скрестив руки на груди. Обводил нас спокойным взглядом, ни разу не задержавшись на мне дольше, чем на других. Только глаза все так же выдавали усталость или плохой сон. Почему-то я почувствовала себя виноватой.
Я кивнула. Голова слегка кружилась от этой резкой перемены режимов общения. И немножко — от внезапно накатившего на меня счастья.
— Откуда ты можешь это знать? — ректор плюхнулся в кресло, достал откуда-то самокрутку, повертел ее в руках, но закуривать не стал. Вместо этого он недовольно посмотрел на Нормана. — Не дураки же писали Теорию о Развоплощении.