В такие дни мы могли несколько часов просидеть в его гостиной, занимаясь каждый своим делом: я готовилась к занятиям, он проверял рефераты. Иногда я наблюдала за ним, глядя поверх книг на то, как он хмурится, вчитываясь в очередной опус, закатывает глаза, иногда криво улыбается и начинает что-то помечать и писать комментарии на полях. Я задавалась вопросом, не надоедает ли ему заниматься этой рутиной из года в год. Все-таки он родился и долгое время жил для другого. Однако спросить об этом вслух я так и не решилась: я уже достаточно бередила его раны, мне не хотелось снова это делать. Я предпочитала вызывать своими действиями и словами его улыбку. Настоящую, широкую, которая совершенно меняла его строгое лицо и которую не видел, наверное, никто, кроме меня. Да и я сама до недавнего времени о ее существовании не подозревала.