– Ложись! – Горыня резко прилёг за дерево, а сотник так и остался стоять, не в силах понять, какую опасность представляет подожженный кирпич.
– Не кори себя. – Никифор улыбнулся. – Кто знает, как бы оно сложилось, если бы тати в тебя палить не начали. Про всё позабыли, только тебя и выцеливали. Вот их и повязали всех. Ну, кроме двенадцати. – Волхв хищно усмехнулся. – А буде у тебя не двенадцать пуль, а поболе, так и вязать было бы некого. Но и так повязали почти с два десятка, да самого боярина взяли. Они как раз в тот дён убирали все следы. Перевозить хотели в Тверь. Но теперь Гордей в именинниках, да дознатчики, все живы – здоровы. Только пару воев сотни особой подранили, ну, так их уже небось вином в кабаке поят. Ты у меня самый тяжёлый был. – Никифор хлопнул ладонью по колену. – Ладно. Давай потихоньку спускайся вниз. Там вещи твои да оружие. Сегодня переночуешь здесь, а завтра давай с утра в казармы Перуновой сотни. Там уже всё за тебя обговорено.
Худой и жилистый якут, с непроницаемо застывшим лицом, похожим на кусок потемневшего дерева, приложил руку с чётками к груди и сделал дугообразное движение в сторону Горыни. Бывавший на Севере много раз, ещё в другой жизни, полковник тоже приложил руку к груди.
– Сначала их подвезут, потом поставят, потом будут долго ломать стену…
– Домой, Владимир Иванович. Домой. Можно было, конечно, ещё и по Берлину пройтись или стереть источник в Лейпциге, но тогда воспитательный эффект будет ниже.
Публичная порка купца Никандрова, поставившего негодные шестерни для подъёмников Московского императорского университета, состоится в полдень шестицы на наказной площади.