Смотрел он при этом мне прямо в глаза, уверенный в своей правоте. И смотрел так, что я почувствовала, как жаркая волна выплеснулась краской на мое лицо, не пощадив ни шею, ни уши. На его губах промелькнула тень улыбки, что вконец меня разозлило.
– Леди Лоренц, я уже сказала, что не хочу видеть никого из вашей семьи. Ни видеть, ни разговаривать. Этот разговор ничего не изменит.
Голос Рудольфа доносился до меня глухо, как через толстый стой ваты. Его лицо то приближалось, то удалялось, пока не оказалось так близко, что его глаза заполнили все и стали единственным, что имело значение. Когда-то я была уверена, что черные глаза не выдают тайн своих хозяев, что они непроницаемы и холодны. Но сейчас в глубине глаз Рудольфа плескалась боль. Боль и страх за меня. Или мне это только показалось в тот краткий миг, пока весь мой мир свелся к его взгляду? Боль от браслета стала столь нестерпимой для сознания, что оно постыдно сбежало, так и не дав мне понять – было это на самом деле или просто мне пригрезилось. Черное рыхлое беспамятство укутало меня уютным одеялом, и впервые со встречи с Николасом пришли легкость и спокойствие.
– Не нравятся мне эти орочьи штучки, – недовольно сказал папа. – Хотя это зелье, скорее всего, инора Брайнер делала, но все же…
– Разве что немного, – неохотно ответила я. Я и без ее расспросов чувствовала себя как человек, чей мир потерял множество красок. Было непривычно, но браслет меня волновал намного больше. – Ты придешь к нам на выходные? Тетя Маргарета о тебе спрашивала.
Регина мое молчание поняла правильно, поэтому последний ее вздох был самым тяжелым. Страдала она до конца занятий, заниматься со мной после них не захотела и отправилась в общежитие. Соседку же ее в этот день я так и не увидела. Наверное, готовилась к самому важному событию в своей жизни – прогулке с Вернером. Ее отсутствие меня не расстроило. Не расстроило и то, что сегодня Николас не появился. А легкое помрачение, которое было у меня поутру, прошло бесследно.