Простенок между окнами занимали два кресла и столик. Еще один стол, большой, с письменным прибором, стоял на середине комнаты.
Вторую называли затворницей, слишком уж редко она являлась на люди из своего поместья. Но при этом почтенная виконтесса Эбигейль умудрялась не только быть в курсе всех столичных дел и сплетен, но и составлять о них верное мнение, и зачастую весьма удачно предсказывать последствия некоторых мелочей — таких, как правило, на которые никто, кроме нее, и внимания-то не обращал. При этом виконтесса Эбигейль не была ни красавицей, ни дурнушкой, остроумием не блистала, да и вообще больше предпочитала молчать — словом, производила впечатление типичной сельской тетушки, персонажа почти комического. Вот только Ларку вовсе не казался комичным слегка рассеянный взгляд темных глаз, да и улыбка словно говорила: «Я знаю о тебе то, чего и сам ты не знаешь, забавный милый мальчик».
В ее глазах явственно читалась надежда, и на мгновение фор Цирренту стало больно от тех слов, которые он должен был сейчас сказать.
— Вот как? — у фор Виттенца, вроде бы, нет причин для недовольства его высочеством Ларком. Или он умело не афиширует эти причины? — Кто же, в таком случае, спорил с его высочеством?
— Разумеется, желаю, — фор Циррент подавил неуместный вздох сожаления. — Если помнишь, я не успел доложить его величеству все те бесчисленные подробности о бедной барышне, которые он жаждал узнать.
— Теперь же, господа, у меня к вам еще один вопрос. Что за нелепые слухи ходят о последней ночи Перелома? То ли господа магистры вызывали дьявола, то ли дьявол явился незваным и утащил кого-то прямиком в ад? Я не стал бы слушать подобную нелепицу, но мне доложили о трупе, а начальник моей полиции что-то не спешит развлечь меня деталями.