Мы вдвоём торопливо закидываем ящики в подкативший фургон слуг, а я с тревогой гляжу на показавшееся куда ближе, чем раньше, пылевое облако преследователей. Но вот последние телеги минуют нас, проходит арьергард, уже трясущийся в сёдлах заводных лошадей, и я лезу на пассажирское сиденье, мотнув сыну головой на водительское кресло.
– У дочери?! – Пётр смотрит на меня круглыми глазами. – И ты молчал, что женился? А, понимаю! Одна из тех, кто едет с тобой… Но кто? Старшая или младшая?
По моему лицу проскальзывает улыбка, и Юница приоткрывает от неожиданности свой ротик. Спохватившись, закрывает и выпячивает нижнюю губу. Это выглядит так забавно, что я, проходя мимо неё, неожиданно даже для самого себя взъерошиваю ей волосы. Девчушка ахает, и на её личике расцветает робкая улыбка, совершенно её преображающая.
– Нет, вы точно сошли с ума! Сказать такое женщине, которую видите первый…
– Думаешь, они станут сидеть и ждать, пока русы разберутся между собой?
Снова ряды торговцев, выставивших на всеобщее обозрение отчаяние и нищету столицы. И лица, выглядящие гротескными масками ужаса… Стан прав: основная валюта, ходящая по рынку, – это продукты. Самые разные, главное, чтобы это можно было съесть. Продают даже кормовой жмых, оставшийся от давно съеденных лошадей, овёс. Изредка попадаются крестьяне из окрестных хуторов. Они выделяются сразу своими лоснящимися лицами, ленивыми сытыми усмешками, презрительным выражением. Их возы накрыты большими тентами и стоят вплотную друг к другу, окружённые крепкими ребятами, скрывающими под одеждой оружие. Вокруг полно народа, голодными глазами смотрящего на еду, которой нет в городе.