Аппарат долго (естественно, для дельтаплана) разбегался, а когда взлетел, продемонстрировал весьма умеренную скороподъемность — метра полтора в секунду. То есть на высоту ста метров я забирался примерно минуту или чуть больше. Никакого альтиметра у меня, ясное дело, не было, расстояние до земли я определял на глаз. И только начал нарезать над группой, собравшейся вокруг императора, круги и восьмерки, как увидел, что Ники вдруг лег в снег и раскинул руки в стороны. По нашей договоренности такой сигнал означал «немедленно садись». А как на этом уродце можно сесть немедленно? Ведь если уменьшить обороты до того предела, при котором движок еще не глох, то снижаться дельтаплан станет даже немного медленнее, чем поднимался. Но ведь не от нечего же делать брат в снег плюхнулся! Просто сигнал «садись», то есть без срочности, представлял собой такую же позу, но стоя. Так что я снял ногу с педали газа (да–да, именно педали, расскажу позднее) и, переведя аппарат в довольно крутое снижение, попытался рассчитать заход на посадку так, чтобы сесть неподалеку от Ники. По горизонтали у меня все получилось почти идеально, а вот по вертикали — не совсем. Метрах в трех от земли до того как–то чихавший мотор окончательно заглох, и вставший винт резко и довольно заметно увеличил лобовое сопротивление аппарата. Вместе с пропаданием остатков тяги это привело к тому, что дельтаплан просел и довольно ощутимо шмякнулся об снег. Справа треснуло — это сломалось крепление лыжи, но посадочная скорость была километров сорок в час, и ни к каким последствиям поломка не привела.