Да уж, думал я перед сном, вот он завтра и настанет, момент истины.
Боткин приехал быстро, напоил отца какими–то микстурами (сейчас ведь даже аспирина не было), после чего подошел ко мне и спросил, на основании каких данных я поставил диагноз.
Естественно, следующим в очередь на урезание сметы оказался новый аэроплан Можайского, который Александр Федорович тоже собирался обтягивать шелком, но, познакомившись с моими результатами, согласился на перкаль.
По лицу брата было видно, что мой аргумент его не убедил, и я решил ответить развернуто.
Я начал вспоминать факторы, приведшие к тому крушению. Два паровоза, тянущие поезд запредельной для пассажирского массы? Это и сейчас есть. Раздолбанные пути? Ничего сказать нельзя — может, они еще не успели придти в плачевное состояние, а может, еще находятся в нем, ибо ремонтируют их тут довольно часто. Думаете, попил бабла путем постройки дороги так, что ее потом приходится непрерывно ремонтировать, изобрели в двадцать первом веке? Вынужден разочаровать — гораздо раньше. Но, кажется, среди причин той катастрофы еще что–то было? Немного подумав, я вспомнил. Да, было. Или, точнее, был. Вагон министра путей сообщения Посьета, прицепленный последним. Он по каким–то причинам оказался сильно перекошенным, болтался и уменьшал и без того не особо великую устойчивость поезда.
— Не так чтобы очень, думаю, где–то тысячи три–четыре на него уйдет.