— А если благородный дон безумно обожает дона Рэбу? Если он всем сердцем предан серому слову и серому делу? Или ты считаешь, что это невозможно?
— Давно бы так! — сказал барон и выволок из ножен огромный двуручный меч.
— Не знаю, — выдавил он из себя. — Душно.
— Болит! — прогнусавил он прежним голосом. — Все равно болит!
В кабинете за столом сидел, сгорбившись в кресле, положив руки на высокие подлокотники, черный монах в низко надвинутом капюшоне. Ловко, подумал Румата.
Выскочив из зала, Румата нырнул за какую-то портьеру и стал хохотать. За соседней портьерой тоже хохотали — надрывно, задыхаясь, с повизгиванием.