— Инта, — позвала она. Прислужница открыла глаза, прищурилась, рассматривая Оникс.
— Спасибо, черница. Ты права, он был достойным стражем и храбрым псом. Можешь идти.
Но получалось плохо. Лавьер был взрослее и гораздо опытнее девчонки, выросшей на скалах, среди монашек, нечего не понимающей в жизни и не знающей отношений с мужчинами.
— Отпусти, не хочу, — сказала она, вырываясь.
Оникс лизнула сладкую корочку и вздрогнула от тяжелого вздоха.
Он подошел ближе, встал так, что ее грудь почти упиралась в его черный камзол. И положил ладонь на ее тело. Оникс дернулась. Ее кожа покрылась мурашками от прикосновения. Лавьер провел пальцем по ее груди, обрисовал ореол соска, коснулся тугого розового навершия, сжал его между пальцев, мечтая ощутить, почувствовать сквозь тонкую кожу черных перчаток. Он сходил с ума. Он понимал, что нужно остановиться, уйти, но не мог. Не мог оторваться от нее, не смотреть, не чувствовать ее запах, заставляющий его втягивать жадно воздух. Тело… Ее тело было прекрасно. Так безупречно красиво. Так беззащитно. Так близко. Так недоступно. Он трогал ее и сжимал зубы, чтобы не сдернуть перчатки, чтобы не прижаться губами. Сладкая мука… Только кого он мучает? Ее или себя? И еще это непонятное желание узнать ее имя. Зачем ему имя раяны? Имя той, что должна умереть? Почему ему так хочется узнать его? И почему так хочется услышать свое имя, срывающееся с ее губ?