– Дайте сюда! – глухо, как из бочки, выговорил местный начальник и протянул руку за моей бумагой. Вместо приветствия, едрешкин корень. Специально ли он пытался меня разозлить, или это вышло случайно, но результат ему не понравился.
Мне же какого-нибудь знака только и не хватало. Во второй половине лета стало вдруг скучно. Не то чтобы совершенно нечем было себя занять, нет. Дел по-прежнему было более чем достаточно. Только стал замечать, что все делается как-то само собой.
А как Альфонс Фомич Поклевский-Козелл переживал! Он всего три года назад в село Талицу Пермской губернии на жительство переехал. И уже года два как екатеринбургским купцом числится. А ведь начинал в Тюмени. Первым на верфи Гуллета пароход заказал. За машиной к кораблю сам на Урал ездил. Родоначальник, можно сказать, западносибирского пароходства. Сейчас в нашем регионе у него только прииски остались. Пароходы и доли в других предприятиях распродал. Думал, там, ближе к Камню, и людей куда больше живет, и жизнь веселей. Откуда он знать мог, что тут я такой неспокойный заведусь?!
– Конечно, – легкомысленно согласился я. – Давайте же начинать…
Только мне лично этих титулов и не надо бы. По самым простым соображениям. Что, например, ждет обычного чиновника, если, не дай Бог звезды так сложатся и его обвинят в каком-нибудь преступлении? Ну не таком жестком вроде государственной измены или заговора с целью убийства царя! А что-нибудь попроще. Растрата, там, или мздоимство? Отставка без пенсии, штраф – в самом худом случае. Никаких других репрессий. Сиди себе, занимайся своими делами дальше. А предположим, «травить собаками» стали графа? Обыденные, можно сказать, бытовые для чиновника проступки немедленно становятся коронным преступлением. Ибо умаляют достоинство самодержавия, едрешкин корень!
Сам Александр Иванович, подобно моему Родзянко, полумер не терпел и в успехи моего Фонда не верил. Тем не менее не возражал против открытия филиала, что, как я полагал, должно было отчасти смягчить суровую полицейскую диктатуру Деспота-Зеновича. Однако губернатор все-таки решил подстраховаться и велел отобрать у всех волостных и губернских писарей особые подписки «в честном служении их обществу под опасением предания справедливому суду».