Прежде чем разбивать лагерь, татары увели наш отряд вправо от Тугояковки, по какому-то ручью.
Кокорину написал, чтобы не волновался. Мое непосредственное участие сейчас уже и не требуется. Средства на «заводскую» дорогу большей частью собраны, трассы определены. Рельсы и шпалы активно готовят. Фон Дервиз будущей же весной может приступать к работам. Полезным было бы, конечно, его, Кокорина, участие в проталкивании прожекта лабиринтами министерств, ибо господа Гинцбург со Штиглицем уж точно не заинтересованы в ускорении процесса, а москвичи больше надеялись на выгодные подряды, чем на выплаты из казны.
Подвел итог, едрешкин корень. Будто бы меня могло заинтересовать, каким именно способом умертвили обидчика! Я, честно говоря, был бы гораздо больше рад, если бы выяснилось, что безымянный парнишка с лесной заимки – жив. Оба мы с ним оказались всего лишь игрушками в руках Господа. Он должен был нажать курок и исправить оплошность, допущенную Провидением два года назад. Он и нажал. Я должен был, позабыв об осторожности, зайти в эту избушку. И противиться не посмел… Так за что мне на молодого человека обижаться? Жаль, что Степаныч достоверно ничего о судьбе мальчика не знал. В конце концов, по его судьбе тоже не лебяжьим перышком прошлись – стопудовым локомобилем проехались…
– Очень интересно, – кивнул я. – А вы что думаете по этому поводу?
Революция. Ужасная гражданская. Умытые в крови осколки империи. Развал, разруха и беспредел. После которых даже тирания, культ личности и тридцать седьмой показались чуть ли не раем.
– И по-немецки, – обрадовал я его. – Она обычно что-то дарит.