Не заметил, как в моих пальцах оказался карандаш и лист бумаги. Быстрые аккуратные штрихи ложатся на белоснежный лист и превращаются в мою супругу. Я рисую её такой, какой увидел утром в ту ночь. Забившуюся в угол, испуганную, но чувственную до невыносимости, прикрывшуюся моим чёрным плащом. И манящую меня взглядом. Потому что если слова могут солгать, то глаза, особенно у Ооли, – никогда…
Ах да. У нас же куча гостей, и сегодня поесть одному мне не дадут…
Фиорийцы приободряются, спадает напряжение и ненависть у стоящих позади рёсцев, вместо этого появляется недоумение, потом – удивление. А смертники словно очнулись от сковывающей их движения обречённости, и вот уже ещё в одном месте перемолоты тушурцы, а стальная «черепаха» втягивает в себя обратно высунутый «язык» и движется дальше. Хряск костей, тупой стук железа о железо, иногда прерываемый пронзительным вскриком ломающегося клинка. Снова тугой, сочный залп стальных арбалетов, в мгновение ока расчищающий прогалины вокруг чёрных воинов Парды… Ещё немного, ещё одно усилие!..
Но вот то, что следующий обоз должен прибыть через неделю, меня огорчает. Впрочем, этого пропавшего каравана тоже хватятся и пошлют проверить, где он. Значит, спокойного сидения в крепости нам осталось дня три, может, четыре, если тушурцы неразворотливы. А вот и узнаем.
Доношу её слова до матушки. Та на мгновение задумывается, потом сияет радостная, счастливая улыбка.
– Сьере граф, я вижу, что вы… уже переспали с этой девушкой. Иначе бы она так не вела себя… По-хозяйски… С вами. У неё есть на вас права, потому что она… ваша любовница?