Можно было сидеть у окна своей кельи, пить пиво, рассматривать город, заносимый снегом, трех поросят, дрожащих от одной мысли о возможном полете, и, самое главное, знать, что буря — за окном, а Иван Александров в теплой комнате.
Ветер усилился, свистел и шипел, перекрывая звуки от машины. Ивану показалось, что там мелькнула чья-то тень.
Галат продолжал кричать, старик потянулся к селектору, чтобы, наверное, уменьшить звук, но отдернул руку.
На ладонях были вполне профессиональные мозоли, следы плохо отмытой краски.
Сейчас это напоминало Ивану о беззащитности четырех сотен женщин и детей, пытающихся найти спасение в здании Службы. За окнами мелькали бледные лица, даже сюда, на улицу, доносились женские голоса. Матери пытались усмирить своих детей. Дети не понимали, почему нельзя побегать, поиграть и почему все взрослые серьезны и даже испуганны.
Ящики они таскали сами, никто из оперов даже с кресла не встал, чтобы помочь. В любое другое время сейчас бы стоял треп, галдеж и обмен информацией. Яков если и удивился, то виду не подал. Таскал ящики молча.