Пушка перестала стрелять, когда до бомбардировщика оставалось метров пятьдесят. Виктор потянул было ручку от себя, стараясь уклониться и пройти за хвостом атакуемого самолета, но в эту секунду взорвался прицел. Что-то острое впилось ему в лицо, обжигая глаза, и он закричал от резкой боли и задергался в кабине. Самолет вдруг весь содрогнулся, двигатель заскрежетал предсмертным хрипом умирающего железа, и истребитель начал трястись. Тряска была такая, что казалось, потрескаются зубы. Виктор заполошно тыкался в кабине, не видя ничего, глаза горели адским огнем. Он попробовал было открыть фонарь, но тот не поддавался, заклиненный. Понимая, что жить осталось всего несколько секунд, он машинально нащупал ручку управления и потянул ее на себя, чувствуя, как перегрузка придавливает к сиденью. Самолет стал выравниваться. Он так тянул, пока не понял, что истребитель перестал падать и теперь летит прямо. Он понял это буквально задницей, по поведению машины, по отсутствию перегрузок и по всему, что может понять слепой летчик. Мотор все еще скрипел, надсадно и противно, и было обидно умирать вот так, слепым, в трясущемся самолете под душераздирающий скрежет умирающего двигателя.