– Бедненький. – Она прижалась к нему и после небольшой паузы сказала: – Я не хочу, чтобы ты уходил.
– Да ну? – напряг память Виктор. – Боюсь, до конца зимы будем с ними возиться. Уж весь январь точно придется.
Потом появился запах сенокоса и нежного аромата подсыхающей травы. Запах был чистый, свежий. Такой вкусный и нежный запах мог исходить только от трав, только что взятых с поля. Еще пахло конским потом, колесной мазью и дорожной пылью. Трясти стало немного сильнее, но как-то мягче. Боль стала не такой острой, как раньше, но она стала монотонно-постоянной. Любой посторонний шум, любой скрип усиливал ее стократно, она смешалась с одуряющим запахом травы, заполнила собой весь мир. Время потеряло всякий смысл, все измерялось только болью.
– У меня сбитых больше десятка, – видя, что перо нерешительно замерло, Виктор воодушевленно продолжил, – я же не в тыл прошусь, а на самолет. Я драться могу, я буду сбивать! От меня на истребителе толку больше всего будет! Сотрясение это… да я про него забыл уже, голова не болит давно. Подумаешь, трещина была какая-то. А что одна нога короче другой, так это вообще ерунда. В Англии вон безногий летчик дрался, совсем безногий, на протезах. Его сбили, но он перед этим успел фашистов двадцать ухайдакать, а тут всего одна нога, да и то… Да если сильно мешать будет, так скажу механику, чтобы он высоту педалей отрегулировал, это несложно. – Виктор по глазам понял, что почти убедил, хотел немного дожать, но аргументы иссякли.
– Невеста в Саратове? – спросил Шубин. Услышав ответ, закрыл лицо рукой. – Ой, тута, дурак, – протянул он. – Это ты за те увольнительные успел?