Двери в приемную остались открытыми. Это я так распорядился. Знал, что с Шашковым непременно притащатся его кураторы – Потанин с Ядринцовым и Колосовым. И говорил я большей частью для них. Сам же лектор мне и при первой нашей встрече не понравился. Он, как говаривал дон Карлеоне, не сицилиец. Не было в нем чего-то такого… Крепкого. Внутреннего стержня, что ли. Вот в моих областниках – был. А в этом красноярском болтуне – нет.
Петр Александрович уже на следующий же день, истребив десяток листов бумаги на черновики, создал письмо своему заграничному кумиру. И принес мне на рецензию. Пришлось выбирать слова и объяснять, что не стоит сейчас, до натурных испытаний, хвастаться перед иностранцем нашими методами. Довольно для него будет и того, что кому-то вообще пригодится это чудо инженерной мысли. Зато потом появится повод утереть Отто нос. Фрезе проникся. Послание мы быстренько переделали, запечатали в конверт и положили в пачку моих готовых к отправке адресатам депеш.
Иванов неожиданно громко засмеялся и пообещал непременно меня оповестить о таком знаменательном событии. Мы с Поповым тоже хихикнули и даже звякнули стеклом бокалов «за процветание английских банков». Вроде как в шутку все обернули. Это я один видел, что глаза вора совсем невеселые, и рук он от меня больше не прятал.
Пришлось снова пожимать плечами. Понятия не имею, как оно там все происходит.
– И высочайшее дозволение на постройку дороги у вас, господин губернатор, уже, верно, есть? – не унималась женщина.
– Охотно, Александр Людвигович, охотно. Тем более что с этой стороны нам никакие неожиданности не грозят. Охлаждение же государя к нашему дорогому Герману – не более чем игра. Александр, как вы знаете, чувствительный и совестливый человек. Однако же и он вынужден усмирять свои чувства в угоду политической надобности. Отсюда и удаление Германа из Царского Села, и проявление мнимого неудовольствия. Стоит лишь молодому Лерхе проявить себя в какой-либо иной, не связанной с цесаревичем Николаем области, и высочайшее благоволение тут же вернется.