До вечера он сидел дома тихо, как мышь, и даже не включал музыку, прислушиваясь к уличному шуму — не слышно ли выстрелов. Выстрелов не было. Только город шумел более напряженно, и в его тревожном гуле Раздолбаю чудился рык танковых моторов и злой гусеничный лязг.
«Этот парень фашист что ли? — недоумевал Раздолбай, переставая воспринимать происходящее, как реальность. — Я не сплю, но все это какой-то бредовый сон!»
— Унаррридарррья! — грассируя, заголосил он и взметнул руки над головой. Простыня скользнула вниз по плечам, ослепляя наготой, которую Раздолбай уже не воспринимал как свою собственную, и…
— Своя жизнь! — восхитился в очередной раз Раздолбай.
— Чувак, по-моему, ты перестал вписываться, — сказал Андрей, первым очнувшись от гипноза, и деликатно прихватил Мартина за плечо.
Ему живо представилось, как сгорбленный заместитель отчима придет к ним домой на чай, мама будет ахать и спрашивать, что с ним стряслось, а Раздолбаю придется отводить глаза, чтобы не выдать своих тайных знаний.