— Хорошо… — сдался Раздолбай, решив покорно выслушать все, что голос предложит. — Допустим, я продам магнитофон… Только допустим! Вдруг я продам, потрачу время, и ничего не получится?
— После команды «начали» оба считаете про себя до пяти. На счет пять ты просыпаешься и подходишь к балкону, а ты включаешь музыку, — объяснил Миша и взял камеру на изготовку.
Раздолбай не злорадствовал, что его приятеля посадили, но что-то у него в душе успокоилось. Все вокруг жили, двигаясь по колее, которая считалась правильной, — школа, институт, работа, зарплата. Выскочки вроде Сергея пытались эту колею обмануть и делали свою жизнь недосягаемо соблазнительной, но за это подвергались молчаливому осуждению. Многие втайне хотели бы жить, как они, и уезжать на месяц в Сочи, перепродав несколько пар джинсов, но для этого надо было решиться носить на себе презрительное клеймо «спекулянт» и не иметь уважения большинства окружающих, включая родителей. Любой отец с гордостью сказал бы, что его сын отправился с геологами искать олово, но ни один бы не признался, что сын перепродает в «Детском мире» вагончики или носится в подмосковном лесу с пластинками. Когда с выскочками случались неприятности, к этому относились так, словно суровая длань справедливости вмешалась и лишний раз доказала правильность единой для всех колеи. Именно это чувствовал Раздолбай, узнав про арест Сергея, хотя по-человечески ему было жаль товарища, да и свежей музыки было без него не достать. Он уже подумывал наплевать на самостоятельность и занять у мамы рублей сорок до стипендии, как вдруг объявился спасительный «пионер», точнее — «пионерка».
— Я себя настраивал, что в этом нет ничего плохого. Это не мой настрой, не мной установленный выбор.
— Слушай, Мартин, ты перегибаешь, по-моему, — вмешался Андрей.