К письму моему приложено два листа. На первом — список тех, с кем Лесток встречался, но нет в том ничего удивительного. На втором те люди, с которыми он вроде бы встречаться не должен, но почему-то сделал это. И, наконец, последнее. Прибыл недавно в Москву аглицкий посол Томас Ворд, по случаю того, что страна его признала Россию империей, о чем скоро Совет подпишет бумагу. Так вот, обходит его Лесток десятой дорогой, хотя вполне мог бы и нанести визит, а то и не один."
— Не знаешь ли, Христофор Антонович, — поинтересовался царь, — от какого слова происходит та ратификация — от английского "рат", то есть крыса, или от какого-нибудь другого? И если она от крысы, то почему?
Остерман не обманул надежд молодого царя. Кое-как восстановив душевное равновесие, хоть и не в полной мере, он потихоньку начал переходить к основной цели своего визита. Правда, перед этим потратив минут пять на мягкие укоры в поспешности, описание тлетворного влияния избыточной роскоши на неокрепшие души и необоснованности подозрений в адрес столь бескорыстных людей, как его коллеги по Совету. И, наконец, сообщил главное.
Еще одна волонтерка, Аглая, сразу обратила на себя внимание императора. Она, пожалуй, на лицо была даже пострашнее Мавры Шепелевой из свиты цесаревны. Присмотревшись, можно было обнаружить явное сходство с обезьяной, причем не простой, а с синдромом Дауна.
Сергей напряг память — но нет, в том самом ближайшем окружении он смог припомнить только одно лицо женского пола и дворянского происхождения, но оно на объект страсти совершенно не тянуло. Похоже, у капитана тоже не получилось припомнить кого-то еще, но это его нисколько не смутило.