— Да, мы поругались, точно не помню, кажется, из-за Крисси Кейтс, или мы с нее начали, а потом пошло-поехало. Она меня вроде как наказала, запретила выходить из дома и велела идти в комнату. Я пошел, а через час ссора возобновилась, и я сбежал, оставив радио и свет включенными, чтобы она думала, что я дома, если ночью выйдет в туалет. Ты ведь знаешь, если уж она засыпала, то спала беспробудно и вряд ли отправилась бы меня проверять.
— Позволь полюбопытствовать, — перебил ее Лайл, — как же ты при таком семействе… в результате оказалась здесь?
На телеграфном столбе неподалеку развевалась на ветру зернистая ксерокопия снимка неулыбчивой девушки лет шестнадцати-семнадцати, пропавшей в октябре 2007 года. Через два квартала я увидела, как мне показалось сначала, изображение той же девушки, но выяснилось, что это еще одна — пропавшая в июне 2008-го. У обеих был неряшливый, угрюмый вид, наверное, поэтому с ними не носились, как с Лизетт Стивенс. Я тут же про себя решила, что на случай собственного исчезновения нужно непременно запастись снимком в выигрышном для себя ракурсе.
— Угрюмый вид — это не преступление, — сказала Пэтти. — Раннер тоже угрюмый.
— Мы слыхали, что вы подрались, — сказала девица, расцветая лукавой улыбкой в два тонких полумесяца. — И про другую жуть тоже.
Она никогда не писала «мамочка», вдруг вспомнила я, да и мы всегда говорили: «хочу к маме», а не «хочу к мамочке», даже в самом раннем детстве. Я почувствовала, как внутри что-то вдруг ослабло, слегка отпустило, нечто доселе завязанное тугим узлом. Прошло еще четырнадцать минут.