Я сдерживалась, чтобы не улыбнуться, потому что улыбка в этой ситуации была бы совершенно не к месту, и одновременно думала, что ему сказать. Спросить, сколько ему стукнет? Но если двенадцать ему было в девяносто девятом, значит (боже мой!), ему исполняется двадцать два? Мои рассуждения прервал экстренный выпуск новостей. Сегодня утром на дне оврага обнаружен труп Лизетт Стивенс. Ее убили несколько месяцев назад.
Они вышли из комнаты, глаза у Диондры округлились, как будто она смотрела на первый снег. Повсюду кровь — Дебби и мама в луже крови, топор и ружье брошены тут же, на полу в коридоре, чуть дальше валяется нож. Диондра подошла к телам, чтобы рассмотреть их поближе, в кровавой луже отразился ее темный силуэт, кровь ручейком подползала к ногам Бена.
— Прости, но все так неожиданно, как снег на голову. Бен тебе все-таки что-то рассказал? Почему ты стала меня разыскивать? Почему именно сейчас?
— Если ты причастен к событиям той ночи, которые могут выплыть наружу…
— Но что я доподлинно помню, в чем жизнью могу поклясться… у тебя горел свет. В твоей комнате. Я заметила внизу под дверью. И еще там разговаривали. У тебя в комнате.
Еще в начальной школе психотерапевты пытались направить мою злобность и агрессию в конструктивное русло, поэтому я резала тяжелую дешевую ткань, которую Диана покупала рулонами. Я кромсала тряпку старыми садовыми ножницами, приговаривая: «Ненавижуненавижуненавижуненавижу». Ткань урчала под лезвием, большой палец краснел и раздувался, а плечи болели от напряжения — режешь, режешь, режешь… наконец желанный финиш: свобода, занавес раскрылся. А дальше-то что? Сейчас я себя чувствовала так же: я что-то резала, ткань закончилась — и я снова совершенно одна в убогом домике — без работы, без семьи, держу в руках два конца разрезанной материи и не знаю, что делать дальше.