Впервые за десяток лет она не переживала, поэтому не плакала. Где-то после часа ночи дверь со стуком распахнулась, и к ней в постель забралась сонная Либби. Пэтти повернулась к ней, поцеловала, сказала, что любит ее (хорошо, что она сказала это вслух хотя бы одному из своих детей), но Либби почти тут же уснула, вероятно так и не услышав ее слов.
Они снова захохотали, а Диондра еще и заохала: «Ах, бедный-бедный Бен!»
— О, — сказала она, открыв дверь и выпуская наружу волну тепла. — Либби?
Да, в ту ночь он повел себя как нытик и хлюпик, как отвратительный и подлый трус, он позволил случиться тому, что случилось. Он был до смерти напуган. Но потом в нем что-то словно встало на место. Он хранил молчание и спас Диондру — свою женщину. И ребенка. Свою вторую семью. Тогда ночью он не смог заставить себя выскочить из комнаты и спасти маму и Дебби. Он не сумел остановить Диондру и спасти Мишель. Сумел лишь держать рот на замке и мириться со своей участью. Не высовываться и принять судьбу. Вот это он сделать сумел.
Я взяла засаленную бумажку и написала свой адрес и имя — «Либби Дэй». Я — Либби Дэй, лживая ты шлюха.
Кристал никак не может знать о том, что Мишель была влюблена в Тодда Дельханта. Не может, если… Если она не читала дневник. В той самой тетрадке, которую Мишель получила в подарок на Рождество. Я-то полагала, что все дневники целы, потому что за восемьдесят четвертый год сохранились оба. Но даже не подумала о восемьдесят пятом. О новом дневнике Мишель — девяти днях ее мыслей, — вот откуда Кристал цитировала. Она читала дневник моей погибшей…