– Благородно, – вымолвил прокуратор, поморщившись. – Но глупо. Получишь двадцать плетей. Если бы твои солдаты остались живы, я бы приказал выпороть их вдвое больше. Разбойник, зарезавший трех императорских легионеров, достоин смерти, но достоин и уважения. Солдаты, допустившие, чтобы их, как овец, резал еврейский разбойник, достойны наказания. Три легионера, так, десятник? Или был еще четвертый?
Ираклий чувствовал их растерянность и страх кожей, чувствовал, что они готовы к повиновению, какой бы приказ он им не отдал. Да, они оба были командирами на своей территории и умели управляться со своими отрядами, но здесь, сегодня… Лидер был один. Тот, кто говорил от лица Первого. До того, как эти двое научились повелевать, они учились подчиняться. Подчиняться слепо, беспрекословно, абсолютно – без этого не могло существовать дело, для которого их растили.
– Я в порядке… – на этот раз речь вышла более разборчивой, только попавшая в рот пыль и комки земли мешали, а сплюнуть было нечем, и Валентин фыркнул и закашлялся, как наевшийся собственной шерсти кот.
Трудно представить себе что-то менее эротичное, чем двое потных, пропыленных, зажатых в нескольких метрах под землей людей, но Валентин готов был поклясться чем угодно, что более острого чувства не испытывал за тридцать с лишним лет жизни.
Царившее за столом молчание явно затягивалось, наконец, высокий сообразил, что именно идет не так, и, вытащив из кармана причудливо отрубленную треть крупной серебряной монеты, положил ее на стол перед Ираклием.