– Да цел я, цел… – прокашлял он в ответ, не спеша отстраняться.
– Я не испытывал радости, спасая свою жизнь. Я и сейчас ее не испытываю. Я сделал то, что считал нужным, старик. Они все умерли там, в пещере, но я никого не предавал. Я делал все как должно, до самого последнего момента, но умереть только потому, что мы проиграли – было неправильно! Я пытался отговорить их от самоубийства, но никто меня не слушал! Никто не слушает вождя, который уже проиграл битву…
– Хорошо сказано, – заметил Николай мимоходом и снова зашагал по комнате.
Почерк у писавшего был почти каллиграфический, строчки, правда, не совсем ровные, словно человек, выводивший эти буквы, писал на колене, а не за столом. И чернила практически не выцвели за тысячелетия, ну разве что чуть-чуть. Дядя Рувим, увидев пергаменты, охнул и побледнел так, что это было видно сквозь загар.
Для всех тех, кто окружил меня с оружием в руках. И для меня тоже.
Короткий свист, тяжелый «мясной» удар, человеческий крик, пронзительное ржание раненой лошади…