Рим неумолимо заглатывал Иудею, как питон заглатывает добычу – медленно, жадно, неумолимо.
– Я видел его… У нас было дело… И тогда его звали иначе. Не надо, НЕ КРУТИ!
Руководителя группы ревнителей, к которой я примкнул, звали Шимон. Он был старше меня на шестнадцать лет, жесток, фанатичен и не доверял никому. Он умел говорить пламенно, умел убеждать: черные выкаченные глаза наливались мрачным огнем, грудь бурно вздымалась, когда он произносил речи! Лицо Шимона было асимметрично: повитуха измяла его во время тяжелых родов матери, но в те моменты, когда на него нисходил божественный дар убеждения, Шимон становился по-настоящему красив, но не утонченной, спокойной красотой истинно верующего, а грубой, пугающей и одновременно притягательной красотой фанатика.
– Не хочу забегать вперед, – сказал Рувим, вытирая лоб платком, – но, похоже, что мы тянем пустышку. Будет здорово, если я ошибусь…
– Лечь у них на виду? – невесело пошутил Шагровский. – Хорошая идея. Впрочем, умереть, не мучаясь, неплохой выход. Так?
Небо – престол Мой, земля – подножие ног Моих – где же вы построите дом для Меня?