Иегуда усмехался, на этот раз неповрежденной стороной лица, но все равно морщился от боли. Ожоги коробили кожу, пузыри наливались сукровицей.
Бритое лицо пошло пятнами, вислая щека дергалась, и на ней белой линией нарисовался шрам, полученный Понтием много лет назад.
Тени от горящих факелов так играли на его лице, что рассмотреть застывшее на нем выражение было практически невозможно. Но Афанасий чутьем своим ощущал, что Николай раздумывает и мысли его недобры.
Хотя, если все случится так, как он предвидел, мне все равно никто не поверит. Если мы живем вне историй, то кто сказал, что истории не могут жить без нас?
Он скривился и застонал, зацепив раненую половинку зада.
Если бы взгляды умели убивать, то никто из тех, кто был у подножия Иродового гнезда, не прожил бы и секунды. Глаза человека, который много лет возглавлял одну из самых радикальных партий в стране, человека, видевшего, как умер город его веры, как рухнул, превратившись в пепел, главный храм иудеев, как были украдены святыни, горели мрачным, недобрым огнем. Он не был полон ненависти. Он сам был – ненависть. Если бы у Смерти было лицо, то Иегуда бы узнал ее безошибочно – сейчас она стояла в шаге от него.