В конце концов ноги привели их к протестантской церкви на пересечении Канебьер и проезда Леона Гамбетты. Здесь нищие кишмя кишели. Одни что-то ели, сидя на ступенях паперти, другие мочились прямо на плиты тротуара, но и те и другие взирали на прохожих с нескрываемой враждебностью. Пьяные с утра, они и друг друга готовы были поубивать за один евро, за сигарету, за глоток дрянного пойла.
Зажав листок под мышкой, он перекинул ноги через подоконник и, встав на карниз, осмотрел расстилавшийся внизу больничный двор. Где-то совсем рядом шумел Париж. На фоне вечернего неба темнела громада собора Парижской Богоматери, застя пространство своими массивными стенами и пронзая его своими шпилями. От вида этой глыбы голова у него закружилась сильнее, чем от ощущения пустоты под ногами. Усилием воли он прогнал слабость и сосредоточился на том, что ему предстояло совершить.
— Возможно, он больше у вас не работает. Но в прошлом году он состоял в штате психиатрического отделения.
Секунду спустя он жал на кнопку, чтобы открыть дверь в подъезде. Вышел и едва успел отклониться влево. Во втором ряду только что припарковалась машина без опознавательных знаков. Из нее вышли двое. Наверняка из полиции.
Женщина ползком добралась до навеса над забегаловкой фастфуда и замерла. Януш заставил себя рассмотреть ее. Лицо превратилось в сплошной синяк, из которого выглядывали налитые кровью глаза. На разбитых опухших губах пузырилась розоватая пена. Женщина закашлялась и выплюнула обломки выбитых зубов, мешавших ей дышать. Наконец она уселась на крыльцо дома и, пока ее не прогнали, подставила лицо ветру в надежде, что он подсушит ее раны.
— Да ну? Значит, матадор своей шпагой его просто приканчивает? Так сказать, наносит удар милосердия?