Германская тема была центральной в беседе 9 февраля с Бейкером, прибывшим в Москву.
В автомобиле я поинтересовался, о каком выступлении спрашивал генсек. Оказалось другое. Андропов пояснил: Леонид Ильич все больше чувствовал затруднения с речью. Возможно, этим во многом и объяснялась его неразговорчивость, хотя по натуре он был человеком общительным.
Наконец мы перешли к основной теме — контролю над вооружениями. В это время в Женеве проходили советско-американские переговоры по стратегическим вооружениям. Беседу я провел в наступательном тоне. Прямо поставил перед ней вопрос: «Готов ли Запад к реальному разоружению или же ведет переговоры вынужденно, под давлением общественности в своих странах? Был бы рад, если бы вы прояснили этот вопрос».
— У меня сложилось впечатление, что ваша партия имеет как бы трех генеральных секретарей. Один — тот, который одобрил новую редакцию Программы КПСС. Это документ, целиком пронизанный взглядами прошлого. Другой — тот, который выступил с докладом; тут уже есть свежие идеи, нацеленные на перемены. И наконец, третий генсек редактировал резолюцию по докладу. В ней гораздо больше нового, хотя и здесь сталкиваешься то ли с эзоповым языком, то ли с недостаточным пониманием необходимости глубоких преобразований.
Недавно я прочитал воспоминания Кунаева. Он пишет, что в Казахстане не было брежневского застоя, республика развивалась динамично. Приводит соответствующие цифры. Однако что стояло за ними, какая реальность?
Короче, консервативные силы в КПСС решили превратить апрельский Пленум ЦК в своего рода разбор персонального дела Горбачева, намеревались открыто предъявить мне политические обвинения и ультимативные требования. Был даже подготовлен проект постановления по главному вопросу повестки дня — положению в стране и путях вывода экономики из кризиса. В нем, по сути дела, выносился «смертный приговор» всему курсу на реформы и отвергалась антикризисная программа правительства, уже принятая, хотя и в итоге острой дискуссии, Верховным Советом СССР.