Жар, к ужасу подруги, не только не попытался помешать саврянину, но и заблестел глазами, затрясся, как взявшая след гончая.
В детстве Альк боялся темноты. Сейчас — просто не любил, как досадную помеху. Но другой дороги к дому не было, а нынешний ветер гасил свечки торговцев даже в дырчатых стаканах. Холмы словно лесным пожаром опалило: черные, с порослью дымков — если б они пахли гарью, а не жареным мясом, совсем неуютно стало бы.
— Наместник — душегубец! — тонко взвизгнул кто-то, но его не поддержали. Хольга Хольгой, а наместник наместником.
— Да отцепитесь вы! — Цыку и без того все сильнее грызла тоска по дому, по жене, по будущему ребенку. Сбегать бы хоть на денек, проведать… — Своих небось вообще по году не видите.
— Под ноги гляди, корова! — шикнул разбойник. Девушка и так вроде глядела, но только сейчас сообразила, что это не трещины в камне, а несколько косо натянутых, перекрещивающихся бечевок.
Но у Алька сегодня и без того выдался тяжелый вечер, и красноречие саврянин предпочел оставить клинку, вытянув его из-за пояса.