Не обратив внимания на тревогу хозяина, Крой важно подошел и, цапнув сверток огромной пастью, почти торжественно вручил обалдевшему Фаэсу. Тот машинально взял, чувствуя под пальцами плотную бумагу, растеряно повертел в руках, подозревая подвох. Но потом кинул быстрый взгляд на спокойного пса и прикусил губу: Крой бы не позволил ему прикоснуться к свертку, если бы тот был опасен. Значит, подвоха нет. Да и пес скорее ждет с нетерпением, чем всерьез беспокоится. Что за бред?
Совсем как дома, которого у меня уже год как не было.
Услышав о Валлионе, я криво усмехнулась. Но потом перехватила выразительные взгляды Теней и мысленно вздохнула: знают, черти, что у меня сердце не на месте. Знают больше, чем следует. И глаза опять отводят, испытывая неловкость. Да еще, небось, считают, что это по их вине мне так тяжко. Дескать, из-за них уехала. Из-за них отказалась. Ради них рисковала и ради них же упорно сейчас молчу.
И чего, спрашивается, уцепилась за него, как за родной? Чего вообще брала с собой? Боялась, что потеряю? Ну, тогда - ладно, тогда еще можно было на что-то надеяться, а сейчас что? Все ведь уже известно, все понятно, все решено и даже сделано. У меня в душе один пепел остался. Вместо сердца догорает пустая головешка. Я едва дышу. В кровище вся, как после убоя. От каждого движения в глазах мутнеет и к горлу тут же подкатывает опасная тошнота. А я все равно его держу, как будто больше нечего в руку взять. Все равно незаметно поглаживаю холодные грани, словно они могут ответить мне: ПОЧЕМУ? Все равно время от времени набираюсь смелости посмотреть на чужой подарок, пытаясь увидеть в нем свое жутковатое отражение. А потом снова убираю подальше, чтобы поскорее забыть и не бередить еще кровоточащую рану.
Сколько я пела, точно сказать не могу. Но достаточно долго для того, чтобы голос не просто охрип, а превратился в усталый шепот, почти не тревожащий воздух. "Кино", "Воскресенье", "Ария", Шевчук... я пела все, что только могла вспомнить, и все, что соответствовало моему разбитому состоянию. Особые авторы для особого настроения. В котором из всего огромного мира остается лишь беспросветная тоска и где даже внезапный прыжок со скалы видится не последней глупостью, а лишь завершающим штрихом к законченной картине неудавшейся жизни.
Я снова задумалась, но потом качнула головой.