– А-а-а-а-а-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!!! – крикнула Настя.
Вот приблизительно такого содержания письма приходили из Новороссийска с регулярностью раз в неделю, а то и чаще.
Зима в том году выдалась удивительной. За окном весь декабрь кружил крупными хлопьями снег, стелился пушистой пеленой на балконные перила, ерошился огромными ватными ворохами на макушках густых голубых елей. По вечерам искрился золотом в световом обрамлении тонконогих и пучеглазых уличных фонарей; поддетый порывом ветра, срывался с крыш и падал рыхлыми комьями на протопанные в высоком снегу узкие пешеходные дорожки, по-старчески недовольно кряхтя: «Пхххх, пхххх!»
С того дня сестра заточила зуб на ворон. И, чтобы пресечь подрывные синоптические поползновения, не покладая рук сбивала их из двух разнокалиберных рогаток. Вороны от Каринкиных выстрелов падали градом, правда, быстро приходили в себя и, громко откаркиваясь, улетали прочь. Небось долго потом возмущались по своим гнездам, куда смотрят «Гринпис» и конвенция по правам птиц! Куда-куда, ясно куда! «Гринпис» тоже хочет жить, поэтому, дабы не переводить огонь на себя, смотрит в противоположном от третируемых ворон направлении.
– Конечно, два. – Манька обошла маму и уперлась руками ей в спину. – Ну пошли, Тетьнадь!
– Можно подумать, ты не в курсе, в какой стране живешь! – пробухтела Ба.