Товарищ Жуков, усмирив в себе грубость, как можно внимательнее слушал этого, всеми признанного, генератора танковой мысли.
Прошло две недели: старуха-война окончательно со всеми простилась. Как-то совершенно незаметно для сокрушенного Ивана Иваныча, пропали и тени ее: Крюк с Бердыевым. По большому счету, им, как и Найдёнову, нечего стало делать на этой земле.
Воскресший монстр вел за собой уже не серые, как мыши, T-III, а только что выпущенные из цехов «Королевские тигры» (теперь в рукаве у башковитых германских спецов оставался один лишь «Маус»). «Короли» не могли и ста метров проползти без одышки. Слабосильные для тяжести колоссов «Майбахи» задыхались на каждом подъеме, и, мучимые постоянной жаждой, поглощали бензин по сто литров на милю. Мамонты то и дело увязали в песке, и подолгу приходили в себя, прежде чем продолжить движение. Однако, их угрюмые гигантские башни, немыслимая длина стволов, черные массивные корпуса, к которым, словно пластилин, прилип циммерит, вкупе с сотрясающей землю поступью, впечатлили даже танкистов Рыбалко.
За неделю были справлены необходимые приготовления: Найдёнова повысили до старшины. Затем, чуть ли не на следующий день, явившееся в цех начальство извлекло механика из-под «коробки» и заставило пришить к донельзя изношенной гимнастерке погоны младшего лейтенанта. Не пройдя даже курсов, Ванька сделался командиром. Решение было самым здравым — «органы», не сумев докопаться до его подноготной (истинное имя и родословная Найдёнова окончательно канули в лету), тем не менее, тщательно разузнали, как воюет Иван Иваныч. В данном случае решили не перечить найдёновской интуиции: вскоре на тагильский 183-й прибыло двое, отобранных по прямому приказу Конева, членов будущего экипажа — один другого краше!
Между тем, выпал первый снежок. Кремль готовился к Висло-Одерской. До Силезии было подать рукой: с потерями считаться не собирались. Рыбалко мечтал с ветерком прокатиться по добротным берлинским автобанам. У добропорядочного сержанта Крюка дыхание захватывало при одной только мысли об аккуратных городишках с их домами, набитыми невиданным доселе богатством: бельем, мылом, а, главное, удивительными, неповторимыми в своей точности часами — настенными, ручными, карманными, на золотых и серебряных цепочках, к которым мародер-наводчик имел особую страсть: пехота их у него с руками отрывала, душу готовая продать, а не то, что пару-другую хромовых офицерских сапог, стащенных с какого-нибудь дохлого гауптмана. Пока еще недоступные за снегами-туманами немки — неважно, молодые, старые (доброму вору все в пору!) — воспаляли воображение гвардейца не меньше. И, если брать во внимание, что таких, как он, молодцов, хватало с избытком, то Мать-Европа вполне оправданно тряслась в ожидании Судного Дня. Ей было от чего впасть в отчаяние! Новые русские танки блестели свежей краской. Новые башнеры и механики учились кувалдой, а то и сапогом вправлять детали своих неприхотливых, словно дворняги, подопечных. А, кроме того, таскали бесконечные ведра с горючим, открывали снарядные ящики, освобождая «болванки» от смазки, надрывались на чистке стволов и благоухали соляркой и потом. Окопная грязь щедро отмечала этих трудяг неизбежными чирьями. Мальчишки-командиры, щеголяя хронометрами, компасами и швейцарскими перочинными ножами, получали в штабах задачи, важно занося их на свои новенькие планшетные карты остро заточенными карандашами.