Набравший скорость Иван Иваныч был потрясен. То, что для других оказалось долгожданной отсрочкой от гибели, и возможностью соскрести с себя вшей, для капитана Найдёнова стало настоящим проклятием. Бродя среди танкистов, которых само появление Жукова не могло бы уже разбудить, Ванька Смерть чуть ли не выл от бессилия. Он бы мог еще напроситься в прорыв — севернее разбиваемой в клочья польской столицы штрафные батальоны какое-то время пытались оттяпать у немца клочок правобережья. Но, вдобавок, ко всем бедам, случилось страшное. Несмотря на невиданную любовь к юркому «канадцу» — с великой трудностью доставаемое первоклассное горючее, профилактика, чистка, смазка, мелкие, но столь нужные, ремонты, ласковые разговоры и прочий, столь характерный уход — Найдёнов потерял и его. После пробегов, надрывов и стрессов «Валентайн» свалился с дороги, как заезженный конь. Нужно было видеть, как убивался Иван Иваныч, как бросал себе под ноги танкошлем и топтал его, как, в священном безумии пытался толкать зверя, упрашивал, умолял, и, наконец, стоял перед железным мертвецом на коленях, чуть ли не посыпая голову пылью. А затем обнимал ствол 57-мм пушчонки и гладил избитые катки — неутешный, отчаявшийся. В великом горе своем он рвался остаться там же, на обочине. Слезы Найдёнова походили на виноград. Крюк, не менее командира, предавался отчаянию — тащить нажитое непосильным трудом на своих плечах он был попросту не в состоянии. Пришлось (в который раз!) открыть барахолку, зазывая на торг проходящие роты. Пользуясь безысходным положением гвардейца, пехота нагло сбивала цены. За ситец, шелковые дамские трусы и платья отчаявшийся сержант получил сущую безделицу: несколько сигаретных пачек да ящик «второго фронта». Соломенные шляпки и туфельки не пользовались спросом, а вот два изящных эмалированных ночных горшка пошли на «ура» — в них, как в котелках, удобно было варить кашу. Веселые «летуны», рыскающие на «эмке» в поисках подходящего под аэродром места, окончательно добили торгаша, захватив с собой канделябры в обмен на пустяковую зажигалку. Словом, и часа не прошло, а Крюк был разорен. Две перины пришлось оставить возле проклятой «коробки», которая их всех так по-свински подвела. Под хохот злорадствующей «царицы полей» наводчик сгоряча разломал золоченые рамы и распорол барские подушки, укрыв пухом, как саваном, обездвиженный «Валентайн». Единственным, кто перенес удар стоически, был все тот же сын беспросветной тундры. Подхватив свое имущество — драгоценные канистры — Бердыев топтался рядом с товарищами. Делать нечего: вдоволь нагоревавшись, Иван Иваныч, сопровождаемый подельниками (те шагу от него не отступали), бросился искать справедливости. Позеленевшему от недосыпа Барятинскому, на горбу которого висели матчасть, резервы, ГСМ и прочие неразрешимые головоломки (засыпающему штабисту больше всего хотелось рухнуть в койку и суток на трое оставить катастрофический мир, в котором днем с огнем не найти ни запчастей, ни толковых спецов), вновь пришлось выслушивать уже знакомый бред. Умница-штабист был готов отдать сумасшедшему хоть метлу — тем более, бубнящий каждому встречному поперечному с пеной у рта о «Белом тигре» маньяк готовился рваться за Вислу на самом паршивеньком бронетранспортере, на хлипком Т-70, на мотоцикле — но машин больше не было. Великий перегон не только похоронил группу армий «Центр» — для знаменитого Ваньки не нашлось ни единой свободной, пусть самой дохлой и заезженной танкетки.