— Время, господин, — сказал Бонза, обращаясь в сторону кровати. Напряженным тоном, какого раньше за ним не замечалось.
И слава богу. Так оно правильнее всего. Ведь самое главное — наши жизни снова пересеклись. Я узнала, как теперь выглядит Тэнго. Реально задрожала при мысли о том, что он мог бы меня обнять. И пускай всего на пару минут, но ощутила эту надежду всем телом.
— Тень моего сердца? Но что она будет делать?
— Может, умерли, а может, живы еще, не знаю. Родился я на Сахалине в самом конце войны. Южная часть острова тогда была японской территорией и называлась Карафуто. Но в сорок пятом советская армия выбила японцев с Сахалина, и мои родители оказались в плену. Отец тогда, кажется, работал в порту. Большинство своих гражданских японцы успели вывезти на родину, но мои родители — корейцы, которых японцы пригнали на Сахалин как бесплатную рабочую силу, да там и оставили. После войны уроженцы Корейского полуострова перестали быть гражданами Великой Японской империи, и вывозить их куда-либо японское правительство отказалось. Чистое свинство, ничего человеческого. Если б они захотели вернуться, их бы выслали в КНДР, но не на юг. Поскольку Южную Корею как государство Советы в те годы не признавали. А мои родители родились в рыбацкой деревушке под Пусаном и ехать на Север ни малейшего желания не испытывали. Все-таки там у них не было ни родни, ни друзей. Грудным ребенком меня отдали знакомой японской семье и переправили на Хоккайдо. На Сахалине тогда свирепствовал страшный голод, да и с пленными обращались сурово. А я у родителей был не один, и с моим рожденьем всех прокормить стало уже не под силу. Может, они надеялись через несколько лет перебраться на Хоккайдо и отыскать меня. А может, для них это просто был предлог, чтобы избавиться от лишнего рта. Не знаю. Но встретиться снова нам так и не удалось. Скорее всего, они до сих пор так и живут на Сахалине. Если, конечно, не померли.
И теперь, накануне своего тридцатилетия, Тэнго ловил себя на том, что полустертые воспоминания о десятилетней Аомамэ все чаще возвращаются к нему. Опустевший класс, они остаются наедине, она стискивает ему руку и заглядывает в глаза. Школьный спортзал, ее щуплая фигурка в трико. Торговая улочка Итикавы, где их дороги пересекались чуть ли не каждым воскресным утром: губы Аомамэ упрямо поджаты, взгляд устремлен в никуда.