– Его можно увидеть? – снова перебил он ученого.
– А я знаю, чели? – передразнил Крупенников, натягивая новые, недавно полученные со склада сапоги. Портянки воняли на всю землянку. Капитан не менял их с начала операции.
– Вот же русские люди, – усмехнулся Харченко. – Что ни спор, так либо пьянкой заканчивается, либо дракой. Причем не важно, о чем спорят и к какой нации относятся – лишь бы на русском разговаривали. Вот, помню, мы немца в плен взяли, а он бывшим подданным Российской империи оказался. Я допрос проводил, так пришлось взять литру водки. Ох, мы с ним и нажрались… Он под это дело все и выложил, а за стеночкой тонкой у меня стенографистка сидела. Симпатичненькая, зараза…
– Лейтенант тот – сын врага народа. Отца его приговорили к высшей мере социальной защиты, а сыну доверили Родину защищать. И он пятнадцать человек убил. Своих. Ему еще раз шанс дали. И я тут затем, чтобы этот пацан свой шанс до конца использовал. Чтобы ему потом жить не было бы стыдно. Или чтобы погиб он. Но – смертью храбрых. Вот такая у меня алгебра войны, комбат. Понимаешь?
Собственно говоря, ни добровольцы, ни офицеры штурмбата ничего не заподозрили. Ну, мало ли какие дела у начальства? А вот Крупенников с Харченко были, мягко говоря, недовольны.
Продержался Иванов долго, целых две минуты. А две минуты в бою порой стоят всей жизни. А порой и трех. Вот именно троих фрицев он и завалил, когда те, приблизившись к воронке, на дне которой засел штрафник, неосторожно подставились под его пули.