Уника ободрала на лапник случившуюся ёлочку, приготовила место для сна. Таши натаскал гору валежника – наломанных ветром сосновых вершинок и ветвей, которых всегда довольно в бору. Разложил костёр, сбоку сухой травы подсунул, достал из кисета на поясе два из родных мест принесённых кремня и замер, не успев извлечь искры.
Таши, слыша краем уха бабские пересуды, чернел лицом, но молчал. Ничего тут не исправишь, не стоит и пытаться. Власть в роду держат мужчины, а родство считается, как с древних времен повелось, – по матерям. И если смотреть по женской линии, то они с Уникой идут от одного корня. Хотя родство там такое, что без бубна не сразу и вспомнишь, но закон твердит безотступно: хоть плачь, хоть вой, хоть башку о камень рассади, а нельзя родственникам жениться.
– Дело, – призналась Уника. – Только у меня камня нет. Проколка нужна. Зима на носу, Таши в путь собирается, тёплое надо шить, шубейку какую ни на есть, а мне нечем. Костяные иглы все обломала, мех они трудно берут, а на чуни так и вовсе надо толстую кожу. Мне бы проколку.
– Напутала ты, мать, – видно, памятью ослабела. В землю окапывать положено, если кто родича смертью убьёт. А тут проступок другой.
– Куда ему в человеки… – прогудел кто-то.
И всё же не потеряли охотники сердце, встретили напасть как должное сыновьям Великого Зубра. Упёрли копья в землю; все, кто мог, пустили стрелы. Меток глаз степных охотников, верно летели стрелы, помогали и из-за частокола. Карлики падали, но оставшиеся без водительства птицы, подхваченные порывом соседей, жадно стремились на добычу и бежали уже не вместе со всеми, а вырывались вперёд. Они и врезались первыми в строй Бойшиного войска.