И стал; но прочитав одну-две терцины, еще несколько фраз, видимо, разогнавшись, произносил по-итальянски.
В этой пыли нежились куры и трепыхались воробьи. Воробьев не любили — они склевывали вишню, выклевывали подсолнухи, не боясь, как прочие нормальные птицы, огородных пугал. Вызорить воробьиное гнездо не считалось предосудительным. Когда они раз в несколько лет собирались тучами на свои воробьиные базары (отец говорил: партсъезды), для огородников Набережной это была катастрофа.
— Что описывает Помяловский — ничего такого не было. У него бандиты какие-то, а не бурсаки!
Письмо было написано, но адрес? Бывалого матроса Никиту и это не смущало.
— Идем дальше. Из чего состоит окружающий, или, как сказал бы твой дедушка, видимый мир?
— Эйзенштейн? Все у него лучшее, кадры, которые ты сам мне показывал, как он сперва их рисовал, — все это от немого кино. Да что о нем говорить, — когда во всей фильме «Александр Невский» никто ни разу не перекрестился!