Старик вручил Ральфу стакан и придвинул табурет, сам примостившись на застеленном пледом диванчике. В стакане оказалось вино.
Кузнечик, кивая, пятится до двери, а оказавшись в коридоре, некоторое время стоит в растерянности, как будто не знает куда идти. После полумрака комнаты яркий свет режет глаза. Постояв в раздумьях, он поворачивается и медленно бредет по коридору. Ботинки вяло шаркают о паркет. Он идет, унося сокровенную тайну и странные видения. Магические слова, безжалостные и безгневные недели, маленького Черепа и большого Черепа, Брюса Ли, целующего свои пятки, Слепого, говорящего: «Почему же ты молчишь?» — и другие голоса: «Почему-то он стал очень странным». И вся эта неожиданная тяжесть наполняет его гордостью.
Перед Курильщиком возникает мучнисто-белое лицо с лошадиными зубами и занудный голос, тянущий бесконечную фразу о вреде курения и о болезнях, возникающих в связи с этой вредной привычкой. Всех, кто знал и любил… А кто знал и ненавидел?
Ральфу подумалось, что зрелище, представшее перед Акулой, малоутешительно. Предполагаемая армия дезорганизована и явно собиралась второпях. Стянувший с головы компресс Гомер выглядел жалкой развалиной. Ящер, с его перекрученным галстуком и блуждающим взглядом, немногим лучше. Сидящий на подоконнике Шериф смахивал на Шалтая-Болтая, готового вот-вот «свалиться во сне», Овца годилась разве что на роль подушечки для булавок. Обновившая макияж Душенька, как всегда, не сумела вовремя остановиться и накрасилась, как впервые явившаяся на дискотеку старшеклассница.
— Двое воздержавшихся, — продолжила Крестная, даже не взглянув на Овцу и Шерифа. И один… — она сделала паузу.