А когда ноги остановились — снова сами по себе, в обход воли или хоть какой-то мысли — он опять окаменел в недвижности, снова ощутил, что не может шевельнуться, не может развернуться и уйти отсюда — от глухой каменной ограды большого двухэтажного дома…
— Мне, — сообщил он, смотря в сторону, в недро полыхающего очага, — шестнадцать лет назад тоже довелось… поглядеть на эту часть нашей службы, что называется, изнутри. Какой-то ублюдок ночью швырнул в окно факел. Мерзко было, скажу… Главное, что я до сих пор так и не знаю, за что и кто это сделал.
Сегодня, в отличие от вчерашнего сумбурного вечера, мысли не блуждали, не путались, мешая работе, мешая раздумьям; сегодня они текли ровно, сглаженно, посему отчет был сочинен набело на едином дыхании.
— И что же — ты надеешься переменить Конгрегацию с моей помощью? Для этого я нужен?
— А тебя волнует лишь это? Тебя тревожит лишь вопрос, насколько долго я смогу быть полезен? В этом причина того, что сегодня я здесь, в твоем доме, в твоей постели, в твоей жизни? Держишь меня про запас на случай повторного ареста?